Историческая антропология

Историческая антропология (anthropology) (антропологически ориентированная история) – область современного исторического знания, зародившаяся и существующая в рамках «новой исторической науки», объединяющая ряд дисциплин, которая изучает человека во всех проявлениях конкретных форм его существования, в конкретное время и конкретном месте, во взаимосвязи с элементами и сторонами социальной системы. Различные секторы исследовательского поля исторической антропологии следует рассматривать как самостоятельные дисциплины, которые одновременно являются отдельными направлениями исторического знания. Предметные поля этих дисциплин перекрывают друг друга, могут быть шире, чем предметное поле исторической антропологии.

Поскольку историческая антропология молодое направление исторической науки, переживает сейчас период экстенсивного развития, пытаясь определить свою собственную предметную область, более универсальное значение имеет антропологический подход в исторических исследованиях, т.е. использование соответствующих методов и принципов. Мэтры исторической антропологии (А. Бюргьер, Ж. Ле Гофф, А.Я. Гуревич) неоднократно подчеркивали, что у этого направления нет своего особого исследовательского поля, своей особой проблематики. Ж. Ле Гофф трактует историческую антропологию как общую глобальную концепцию истории, которая объемлет все достижения «Новой исторической науки». Тематика историко-антропологических исследований действительно очень разнообразна, постоянно расширяется, но остается дискуссионной. Тем не менее, следует выделить несколько проблемных областей, в которых историко-антропологический подход в последние десятилетия оказался особенно плодотворным. В широком смысле, на сегодняшний день в сферу исторической антропологии можно включить: историю ментальностей, историю повседневности, «микроисторию», гендерную историю, историческую психологию, интеллектуальную историю, «народную религиозность» (религиозную антропологию, т.е. изучение субъективного аспекта веры) и др. Разделение на эти дисциплины достаточно условно, ибо их сближает предметная область, обновленный теоретико-методологический арсенал, принцип междисциплинарности в исследованиях. Таким образом, историческая антропология представляет собой конгломерат не имеющих четких границ, переплетающихся между собой научных направлений.

В антропологически ориентированных исторических исследованиях используются теоретические основания, концептуальные подходы, исследовательские техники и методы не только самой исторической науки, но и смежных социальных и гуманитарных наук, (семиотика (расшифровка, трактовка символов и знаков), дискурсивный анализ (интерпретация текстов источников), методы собственно антропологии, психологии, социологии, лингвистики), поскольку пересечение исследовательских интересов продиктовано близостью объекта изучения (человек и общество в разных измерениях).

↑Этапы становления и развития исторической антропологии

Возникновение исторической антропологии как научного направления с определенным кругом вопросов и методов было одним из проявлений глобальной смены ориентиров исторического знания, получившей название «Новой исторической науки» («La nouvelle histoire»). Для «новой исторической науки» характерно обогащение теоретическими моделями и исследовательскими принципами и методами, понятийно-терминологическим рядом других общественных наук, в противоположность традиционной истории, а также расширение предмета, проблематики исторического исследования, разработка новых, более эффективных приемов анализа исторических источников, введение в оборот множества исторических фактов. Главной новацией этого направления явилась переориентация внимания исследователя с описания институциональных механизмов социальной регуляции – политической и военной истории, персоналии правящих элит, истории церкви, истории искусства и т.п. (чем была увлечена «классическая» история) – на изучение «истории повседневности», образов жизни, картин мира, обычаев, привычек и иных стереотипов сознания и поведения рядового человека рассматриваемой эпохи, изучением «культуры ментальностей» городского населения средневековой Европы.

Начало «Новой исторической науки», в том числе появление исторической антропологии, связано с французской школой «Анналов». В 1929 г. французские историки-медиевисты Марк Блок (1886 - 1944) и исследователь Ренессанса и Нового времени Люсьен Февр (1878 - 1956) - основали в Страсбурге журнал, получивший название «Анналы экономической и социальной истории» (затем с 1939 г. – «Анналы социальной истории», с 1945 г. – «Анналы. Экономика, общества, цивилизации»). Этому журналу и сформировавшейся вокруг него группе историков было суждено совершить революцию в историческом знании. Исследователи, шедшие в своих исследованиях вслед за Блоком и Февром, а позднее за их приемником Фернаном Броделем, отвергали название «школа "Анналов"», предпочитая говорить скорее о духе журнала или о «новой истории» (этот термин уже в 1930 г. использовал один из ее пионеров Анри Берр). Принято говорить о трех поколениях школы «Анналов». Каждое из них продолжало развивать идеи предыдущего, одновременно во многом порывая с ними, отказываясь от многих важнейших для предшественников понятий и методов, чтобы сохранить и развивать те концепции, которые ранее были лишь намечены (так, понятие ментальности, предложенное Февром и Блоком, было оставлено Броделем и вновь привлекло внимание его учеников).

К первому поколению «Анналов» принадлежали отцы-основатели журнала. С самого начала Блок и Февр открыто заявили, что их главной целью было обновление исторической науки, выведение ее из затяжного кризиса, истоки которого основатели «Анналов» видели в несостоятельности классического позитивизма в духе XIX в. и тех форм историописания, которые были им порождены. Историческая наука утеряла способность отвечать на вопросы, которые ставило перед ней общество. Она замкнулась в университетских кабинетах и разорвала связь с живой действительностью. В эпоху необычайных достижений точных и естественных наук, история, словно младшая сестра, с завистью глядящая на старших - физику, химию, биологию, создала для себя элементарную единицу наблюдения, аналогичную атому для физики или клетке для биологии, - исторический факт. При этом большинство историков молчаливо признавало, что факт - это событие, произошедшее в общественной сфере. Такое понимание факта вело к тому, что научная история могла по определению быть лишь историей государства (т.е. его институтов), историей «крупных» событий - войн, переворотов, реформ, революций, великих личностей. Она ограничивалась изучением публичного измерения жизни человека и социально значимых культурных форм - искусства, литературы, религии. Прошлое, которое историки-позитивисты модернизировали, не сомневаясь в своей способности познать его, было атомизировано, раздроблено на множество мелких фактов, не имеющих между собой никакой связи.

В борьбе с традиционной академической историей Блок и Февр выступили против искусственного сужения ее поля и изоляции исторического знания от смежных наук. Их мечтой было создание «тотальной истории», которая, соединив в себе изучение экономики, социальных процессов, культуры, коллективной психологии, смогла бы дать целостную, всеобъемлющую картину истории человеческих обществ, не расколотую на отдельные и не имеющие потому никакого значения факты. От истории-рассказа к истории-проблеме, от описания - к объяснению. «Синтез» - вот одно из слов, которые чаще всего повторял в своих работах Блок. Блоку и Февру принадлежат новаторские работы, в которых рассматривались проблемы психологических особенностей людей той или иной культуры на определенном отрезке времени, массовые представления и верования. Тогда же впервые было выдвинуто предположение об исторической изменчивости мышления и мирочувствования человека. Саму науку историю Марк Блок определял как «изучение человека во времени» и сразу же уточнял: не человек, но люди - люди, организованные в классы, общественные группы, т.е. общество.

Второе поколение историков, к которому надо отнести в первую очередь Броделя - ученика Февра, возглавившего журнал после ухода учителя, Шарля Моразе, Робера Мандру и др. выдвинуло на первый план экономическую проблематику, разработка которой основывалась на серийных источниках и количественных методах (работы Мандру здесь представляются исключением). Настоящий переворот в исторической науке совершила выдвинутая Броделем концепция существования трех времен истории: быстрого событийного времени политической жизни, медленного времени экономических и социальных процессов и практически неподвижного времени большой длительности («la longue duree»), изменения происходящие в котором не осознаются человеком. Следствием этой идеи стал отказ Броделя и его учеников признавать роль в истории отдельного индивидуума и его личной инициативы. Временному забвению была предана история ментальностей, которая вскоре, однако, вновь появилась в недрах т.н. «новой демографической истории» - дисциплины, развивавшейся на стыке природы и культуры, биологии и коллективной психологии. В 1940 - 1960-х гг. в ее изучении произошел постепенный переход от собственно демографических сюжетов, связанных с изучением движения населения в отдельных регионах, зависимости этого движения от природных ресурсов и эпидемий, к рассмотрению т.н. «субъективных» демографических факторов: восприятия смерти и возрастных этапов жизни человека (особенно детства и старости), болезней, сексуальности и т.д. Пробудившийся интерес к коллективным представлениям, системам ценностей вновь возвратил школу «Анналов» к разработанной Блоком и в особенности Февром программе исторической психологии.

Свое наиболее полное развитие эта тенденция нашла в трудах историков третьего поколения школы «Анналов» - Жоржа Дюби и Жака Ле Гоффа, Эманнуэля Леруа Ладюри и Андре Бюргьера, Марка Ферро и Жака Ревеля, Пьера Нора и Франсуа Фюре, Жан-Клода Шмитта и др. Благодаря их работам (при всех методических и даже методологических различиях между ними) история ментальностей - т.е. один из важнейших аспектов той тотальной истории, о которой писали Блок и Февр, - превратилась в историческую антропологию. Если для основателей «Анналов» изучение истории привычек и обычаев было лишь средством более глубокого понимания экономической и социальной истории, то для их последователей (третьего поколения школы «Анналов») эти сюжеты приобрели самостоятельную ценность. В поле зрения исследователей попали те сферы человеческого бытия, которые ранее считались второстепенными, не заслуживающими внимания науки или не подверженными ходу времени и потому неисторичными (характер мышления, мир чувств и эмоций, коллективные представления). Как писал Бюргьер, введение термина «историческая антропология» было продиктовано стремлением историков «увязать социальную историю обществ с естественной историей, восстановить в исторических исследованиях изучение Человека во всем его единстве». В отличие от позитивистской истории, искавшей в прошлом истоки современных явлений (пресловутый «идол истоков»), ограничивавшей взгляд исследователя только теми феноменами, аналоги которых он видел в современном ему обществе, историческая антропология ценит более всего различия. Те различия, которые помогают нам понять прошлое, а не подменить его настоящим.

Основным объектом «атак» представителей «Новой исторической науки» стал тезис историков-традиционалистов, что человек во все периоды своего развития менялся в принципе мало, и мыслил одинаково, что в средневековье, что в Новое время. «Анналисты» же ставили вопрос совершенно иначе. Историк должен попытаться проникнуть в механизм мышления деятелей прошедших эпох, выяснить мотивацию их поведения, вытекающую из присущего данной эпохе способа мировосприятия. Наиболее ценным оказывается выявить бессознательные мотивы их поступков, как бы подслушать потаенные разговоры их сознания (это было названо ментальностью). Тогда история «заговорит», возникнет диалог историка и источника (хотя само понятие диалога было сформулировано позже, его основы были заложены Л. Февром и М. Блоком).

↑Эволюция идей в исторической антропологии и их адепты

Еще до появления школы «Анналов» появлялись работы, готовившие почву для переворота в историографии. Настольной книгой любого историка, изучающего ритуалы, служит книга Арнольда ван Геннепа «Обряды перехода» (1909): в ней систематически описываются все церемонии, которыми сопровождается переход человека из одного состояния в другое – свадьба, похороны, инициация, посвящение в сан, возведение на престол и т.д. Книга Э. Дюркгейма «Элементарные формы религиозной жизни», вышедшая впервые в 1912 г., до сих пор сохраняет свое научное значение. В ней создатель французской социологической школы применяет структурно-функциональный подход к анализу религии и ритуалов. Религия в его интерпретации есть социальное явление, это – «единая система верований и практик, относящихся к священным предметам... – верований и практик, которые объединяют в одно моральное сообщество, называемое Церковью, всех, кто принадлежит к ним». Религиозные представления он определяет как «коллективные представления, которые выражают коллективные реалии»; обряды поддерживают эти верования и чувство единства группы; смысл церемоний – «привязать настоящее к прошлому и индивида к группе». И терминология, и подход Дюркгейма к этим вопросам активно используется в исследованиях по религиозной антропологии.

Марсель Мосс способствовал эволюции традиционной экономической истории в сторону экономической антропологии. Книга «Очерк о даре» (1925), статья «Техники тела» (1935) вдохновила многих историков (уже в недавнее время) на изучение различных социальных практик, манер поведения, привычек. Оказалось, что ходьба, бег, сидение за столом и другие, казалось бы, «естественные» виды движений и поз на самом деле социально окрашены и изменяются в зависимости от места, времени, возраста, пола и т.д.

В 1930-е гг. вышло в свет еще одно новаторское исследование, которое было оценено по достоинству лишь недавно - «О цивилизационном процессе» Н. Элиаса. В этой книге выработка «хороших манер» в западноевропейском аристократическом обществе конца средневековья и начала Нового времени рассматривается как часть цивилизационного процесса, сопровождавшегося усилением механизма самоконтроля и изменением порога смущения и стыдливости образованных слоев общества; в свою очередь, эти перемены связываются автором с социально-политическими процессами той эпохи, и прежде всего – со становлением абсолютистских государств в Европе.

Ключевое воздействие на историческую науку оказало творчество известного французского философа и культуролога Мишеля Фуко. Он показал, что не существует «естественных» и неизменных объектов исторического исследования. В своих книгах он сумел показать, что безумие, медицинское лечение, сексуальность, тюремное заключение («Надзирать и наказывать. История тюрьмы» (1975)) – не какие-то «вечные» темы, а своего рода социальные «изобретения», по-разному осознаваемые и по-разному практикуемые в различные эпохи.

Пробуждению интереса историков к повседневной жизни людей способствовали работы социолога и этнолога Пьера Бурдье. Возможное решение сложной проблемы соотношения свободы и социальной детерминации в поведении человека содержится в разработанной им концепции «хабитуса» (habitus). «Хабитус», определяемый ученым как «принцип регулируемых импровизаций», представляет собой совокупность схем (или матриц) восприятия, мышления и поведения, воспроизводимых определенной социальной группой, и из этого «репертуара» индивид выбирает ту или иную стратегию поведения, отвечающую сложившимся жизненным обстоятельствам.

Среди антропологов, чьи работы особенно часто цитировались историками на протяжении последних десятилетий, нужно, несомненно, назвать имя американского ученого Клиффорда Гирца, ведущего представителя «символической», или «интерпретативной», антропологии. Наибольшую популярность снискали в 1970 – 1980-х гг. его книги «Интерпретация культур» (1973) и «Местное знание» (1983). Любое этнографическое описание является «плотным» (thick), насыщенным интерпретациями описанием, утверждает К. Гирц. Культура понимается им семиотически, т.е. как система знаков, и задача исследователя заключается в постижении смысла происходящего в этой культуре. Этой цели и призвано служить «насыщенное описание» (thick description), т.е. такое описание конкретного события, ритуала, ситуации, посредством которого исследователь пытается реконструировать те значения или оттенки смысла, которые вкладывались самими участниками в свои слова и поступки.

На формирование современной исторической антропологии, став образцом (теперь уже хрестоматийным) нового подхода к изучению прошлого, стали работы Э. Леруа Ладюри, К. Гинзбурга, Н.З. Дэвис и П. Берка, на долю которых выпал в 1970 – 1980-х гг. большой успех. Параллельное творчество представителей четырех разных национальных школ (французской, итальянской, американской и британской) как нельзя лучше подчеркивало международный характер исторической антропологии, который она приобрела в эти годы.

Книга Э. Леруа Ладюри «Монтайю, окситанская деревня с 1294 по 1324 г.», вышедшая первым изданием в 1975 г., стала настоящей сенсацией, завоевав признание не только специалистов-историков, но и широкой читательской аудитории. Автор поставил своей целью воскресить жизненный мир одной деревни в Аквитании на протяжении одного поколения. В основе исследования – протоколы допросов жителей этой деревни епископом г. Памье Жаком Фурнье, проводившим в 1318 – 1325 гг. в тех краях инквизиционное расследование на предмет выявления альбигойской ереси. Дотошность инквизиторов, проведших за это время 478 допросов, и дала возможность историку “увидеть” крестьянскую жизнь во всех деталях, как отмечает Э. Леруа Ладюри в предисловии к своей книге. Работы, подобные «Монтайю», позволяют взглянуть на прошлое под новым углом зрения, заставляя исследователей пересмотреть многие ставшие привычными представления.

В том же году, что и исследование Э. Леруа Ладюри, вышла книга американского историка Натали Земон Дэвис «Общество и культура во Франции начала нового времени». В книгу вошло 8 очерков, объединенных общим подходом, который можно назвать социокультурным: автора интересует, как религия, культура и социальные процессы переплетались и взаимодействовали в жизни простых людей, французских горожан и крестьян (преимущественно в XVI в.).

Итальянский историк Карло Гинзбург в течение нескольких десятков лет был верен одной теме – изучению народной культуры и религии, в том числе магии и ведовства. Еще в 1966 г. он издал книгу о «добрых колдунах» benandanti (букв. – «благоидущие»), которые, по поверьям фриульских крестьян, сражались по ночам с дьявольскими силами за спасение урожая. Но всемирная известность пришла к К. Гинзбургу после выхода его книги «Сыр и черви. Космология мельника XVI в.» (1976). В основе этой работы – почерпнутая из протоколов инквизиции история грамотного фриульского мельника Доменико Сканделла, по прозвищу Меноккио, которая, по замыслу Гинзбурга, призвана пролить свет на так называемую «народную культуру». (Этот термин понимается автором в духе культурной антропологии и означает комплекс представлений, верований и кодов поведения низших классов общества). «Культура» представляется К. Гинзбургу более подходящим понятием для характеристики оригинального мировоззрения своего героя, чем «ментальность». Последний термин, по его мнению, подчеркивает иррациональные, темные, бессознательные элементы в мировосприятии, в то время как во взглядах Меноккио присутствует сильный рациональный компонент, хотя он и не тождественен с нашей рациональностью. Кроме того, «ментальность» К. Гинзбург отвергает из-за «решительно бесклассового характера» этого понятия. Таким образом, автор стремится не к созданию некоего среднего, типичного или собирательного образа человека из народа, а, напротив, к его индивидуализации.

В 1980-е гг. все более заметное участие в историко-антропологических исследованиях принимают американские ученые: в это время выходят работы Линн Хант, Роберта Дарнтона (книга «Великое избиение кошек»), но в первую очередь здесь вновь нужно назвать имя Натали Земон Дэвис. В 1983 г. вышла, пожалуй, самая известная из ее книг – «Возвращение Мартена Герра». Сюжет, положенный в основу книги, не раз привлекал внимание историков: молодой крестьянский парень, Мартен Герр, покинул в 1548 г. родную деревню и на 12 лет исчез из поля зрения земляков. Во время его отсутствия некий авантюрист, Арно дю Тиль, встретивший Мартена во время его странствий, выдал себя за него, был принят родней Герра и его женой, Бертрандой де Ролс, и прожил с нею несколько лет. Затем возникли подозрения, и началось судебное разбирательство, однако мнения земляков относительно подлинности лже-Мартена разделились, и только возвращение истинного Мартена Герра решило дело; самозванец сознался в обмане и был казнен. Вся эта удивительная история выглядит не более чем занятным эпизодом, но мастерство Н.З. Дэвис наполнило ее серьезным содержанием: она сумела “вписать” этот казус в контекст эпохи; драма Мартена и Бертранды разыгрывается на фоне реконструированной автором истории их семей, Герров и Ролсов; главной героиней происшедшего под пером Дэвис оказывается Бертранда, которая, по предположению исследовательницы, “признала” в чужаке своего мужа не по ошибке, а пытаясь таким образом обрести, наконец, личное счастье, которого не мог ей дать настоящий муж. Еще одна выразительная деталь: на суде несколько десятков жителей деревни, включая четырех сестер Мартена, не смогли распознать самозванца в человеке, выдававшем себя за их брата и земляка. Какова мера индивидуальности человека в крестьянской среде XVI в.? – над таким вопросом заставляет задуматься книга Н.З. Дэвис. Оригинальностью замысла отличается и следующая работа той же исследовательницы – «Беллетристика в архивах» (1987): позитивистская историография считала, что архивные документы (в отличие от хроник и других нарративных источников) – самые надежные и достоверные материалы; но вот обнаруженные Дэвис во французских архивах копии королевских писем XVI в. о помиловании преступников, осужденных за убийство, содержат немалую долю художественного вымысла – плод совместного творчества самих осужденных и их адвокатов. Как составлялись подобные документы, что считалось «правдоподобным» в рассказе осужденного и способствовало получению прощения, каковы были тогдашние литературные нормы и приемы, – все это тщательно исследуется автором в сочетании с анализом французской юридической системы XVI в. и роли монарха в отправлении правосудия.

Книга английского историка Питера Берка «Историческая антропология Италии начала нового времени» (1987) имеет подзаголовок: «Очерки [по истории] восприятия и общения». Основному тексту предпослано обширное введение, в котором дается характеристика самому направлению, получившему название исторической антропологии. Исследование состоит из двух частей: в одной изучаются способы восприятия действительности (или «коллективные представления»), в другой – формы общения итальянцев в XVI – XVIII вв. Автор рассматривает переписи, регулярно проводившиеся в тот период в итальянских городах, как способ социальной классификации и форму представлений общества о самом себе. В других главах анализируются представления современников о святости и – о нищих и мошенниках. Особый интерес представляют очерки о способах и формах общения: об устной речи, письме (изучаются его различные применения: в коммерции, семье, церкви, государственном управлении), ритуалах и праздничных церемониях.

В начале 1980-х гг. стали складываться школы историко-антропологических исследований в Германии. В марте 1983 г. в Дюссельдорфском университете состоялся коллоквиум, по материалам которого вышел сборник «Историческая антропология. Человек в истории» (1984). Одно из направлений, развивавшее программу исторической антропологии, выдвинутую Т. Ниппердеем, представлял Фрайбургский институт исторической антропологии, возглавляемый Ю. Мартином. Другой подход, названный «этнологической социальной историей», наиболее отчетливо был сформулирован в работах Ханса Медика из Института истории имени Макса Планка в Гёттингене. Критикуя абстрактные, с его точки зрения, построения Т. Ниппердея и его коллег, Х. Медик ратовал за диалог историков и этнологов, способный прояснить, по его мнению, сложную взаимозависимость социальных структур и действующих в истории людей. «Этнологический взгляд», подчеркивал автор, способен повысить внимание историков к уникальности и инаковости явлений прошлого, к тому, что традиционно находилось на периферии исследовательских интересов – в том числе к издержкам индустриализации и модернизации. Проект «антропологизации» истории, выдвинутый Медиком, отражал его тесные контакты с зарубежными коллегами (прежде всего американскими) и по терминологии («инаковость» и т.п.), постановке проблем, интересу к микроистории хорошо вписывался в дискуссии, которые велись в 1980-х гг.одах за пределами Германии. Третий подход к пониманию исторической антропологии предложил Август Ничке (Институт социальных исследований в Штутгарте), выдвинув в качестве главной задачи изучение изменений поведения людей во времени. Это направление получило название «историческое исследование поведения» (Historische Verhaltensforschung).

Однако успех выпал на долю другого направления, сформировавшегося в 1980-х гг.: истории повседневности (Alltagsgeschichte). Наибольший вклад в разработку научной «истории повседневности» внес сотрудник Института истории имени Макса Планка в Геттингене Альф Людтке.

Историческоая антропология в Германии не обозначает какого-то одного, определенного направления; скорее оно имеет собирательное значение, объединяя ряд родственных подходов и направлений: Alltagsgeschichte, микроистория, история менталитета, история культуры и т.д. Отражением этого плюрализма служит журнал «Историческая антропология: Культура. Общество. Повседневность», выходящий с 1993 г. в издательстве «Бойлау» под редакцией Рихарда ван Дюльмана, Альфа Людтке, Ханса Медика и Михаэля Миттерауэра. Здесь можно найти статьи по микроистории, «женской истории», семиотике, истории кино и т.д. Журнал охотно предоставляет свои страницы антропологам; обсуждаются как «внутренние» вопросы этнологии, так и ее отношения с историей.

↑Развитие исторической антропологии в России

Впервые на русском языке термин «историческая антропология» употребил А.Я. Гуревич в 1984 г. для обозначения нового научного направления[1]. Он же приложил немало усилий, чтобы познакомить отечественных гуманитариев с достижениями французской школы «Анналов». Позднее А.Я. Гуревич опубликовал несколько программных статей, в которых сформулировал задачи и перспективы исторической антропологии. Он является основателем и бессменным редактором альманаха «Одиссей. Человек в истории».

Среди отечественных последователей исторической антропологии следует назвать также А.Л. Ястребицкую, Ю.Л. Бессмертного и др., также ученых, сосредоточенных на исследованиях культуры повседневности европейского средневековья. В последние годы разработанные исторической антропологией подходы стали применяться в отечественной исторической науке в изучении истории и культуры Востока (М.В. Крюков, В.В. Малявин, А.Н. Мещеряков), Византии (А.А. Чекалова), средневековой Руси (Л.М. Дробижева, Д.С. Лихачев), распространяться на исследования обыденной культуры привилегированных слоев (Ю.М. Лотман). Впрочем, исследования русской культуры в русле принципов исторической антропологии имеют хорошую традицию в лице Н.И. Костомарова, В.О. Ключевского, П.Н. Милюкова, во многом предвосхитивших научную идеологию исторической антропологии .

С 1994 г. Ю.Л. Бессмертный руководит семинаром по истории частной жизни в Институте всеобщей истории РАН. В 1997 г. вышел первый выпуск альманаха «Казус» под его редакцией. Новое издание было изначально ориентировано на микроисторию и историю повседневности. В 1998 г. проводилась конференция посвященная проблемам микроанализа. Вышел сборник «Человек и его близкие на Западе и Востоке Европы (до начала нового времени) (М., 2000). Так происходило постепенное расширение поля историко-антропологических исследований. Редакция альманаха «Казус» в лице крупных российских медиевистов Ю.Л. Бессмертного и М.А. Бойцова обратила пристальное внимание на уникальные явления в истории, несводимые к социальным типам. Как справедливо отмечал Ю.Л. Бессмертный, в исторической науке зачастую происходит недооценка познавательной ценности нестандартного поведения отдельных людей, за которой на практике может скрываться «культурная уникальность времени»[2].

Ю.Л. Бессмертный (ИВИ РАН) активно сотрудничал с Институтом истории Общества имени Макса Планка (Гёттинген, ФРГ). В результате совместной работы Европейского университета в Санкт-Петербурге и Института истории Общества им. М. Планка появилось несколько публикаций, знакомящих российского читателя с современными направлениями в зарубежной исторической науке[3].

Процесс «антропологизации» истории России идет полным ходом. Одни исследователи участвуют в этом процессе вполне сознательно, активно экспериментируя с новыми подходами и концепциями, другие скорее склонны «плыть по течению», повинуясь капризам научной моды. Наконец, третьи избегают модных словечек и подходят к осознанию необходимости новых подходов в силу логики развития той предметной области, в которой находятся их научные интересы.

Прорыв во взглядах на задачи исторической науки стимулировал появление социальной истории, а затем и исторической антропологии.

↑Заключение

Таким образом, 1970-80-е гг. стали периодом бума конкретных социально-исторических исследований, совершивших подлинный прорыв в области изучения индивидуального и коллективного поведения и сознания. Радикальное изменение самой проблематики исследования, направленного на выявление человеческого измерения исторического процесса, потребовало решительного обновления концептуального аппарата и исследовательских методов и привело к формированию новой парадигмы социальной истории, включающей в свой предмет сферу человеческого сознания как неотъемлемую структуру социальной жизни. Перенесение акцента с институциональной и макро-событийной истории на ее богатую конкретику, переход от доминирования умозрительных схем и построений к «истории подробностей жизни». Повседневность как специальная область исторических исследований была обозначена и стала популярной недавно. В действительности, основные аспекты ее рассмотрения, пусть и обозначаемые иными терминами (история труда, быта, отдыха и досуга, обычаев, различных срезов культуры и т.д.), чаще всего в отдельных фрагментах – изучались давно и традиционно. Такой поворот в историографии в принципе соответствует логике развития науки, где «хорошо забытое старое» нередко подается как новое, к этой области привлекается повышенное внимание научного сообщества и она становится весьма популярной. Здесь есть как свои плюсы, так и свои минусы. Плюсы состоят в том, что в этой «старой-новой» области совершается немалый рывок в количественном накоплении знаний, нередко также и теоретико-методологические прорывы, формирование новых концепций, вплоть до смены парадигмы отраслевого знания. Минусы состоят в том, что увлеченные своим предметом исследователи обычно забывают его ограниченность, рассматривая как самодостаточный, вне связи и общенаучного контекста. Конечно, повседневность «самоценна» как предмет массового читательского интереса, обычно имеющего склонность к бытовым подробностям жизни. Но нужно всегда отдавать отчет, что «повседневность» - всего лишь один «ракурс» рассмотрения общества, не способный дать решающей информации для понимания его исторической динамики, а лишь дополняющий, конкретизирующий научные подходы, вскрывающие его сущность. Объединение в общий предмет широкой области ранее отдельных сюжетов и тем исследований (быт, отдых, труд, гендерная истории и т.д.). Т.е. речь может идти о новой парадигме исторического знания, при которой факт реальной жизни приобретает качественно иное научное значение. Вместе с тем, излишнее увлечение повседневностью, гипертрофия значимости этой темы таит угрозу … бесконечного фрагментирования истории, не избавляя от опасности схематизма, потому что повседневность тоже должна быть структурирована, а здесь возможны как действительно научный подход, так и субъективный произвол при выборе тем и ракурсов.

↑Рекомендуемая литература

Козлова Н. Н. Социально-историческая антропология. Учебник. М., 1998.

Кром М. М. Историческая антропология: Пособие к лекционному курсу. 1-е изд. СПб., 2000; 2-е изд. СПб., 2004.

Поршнева О.С. Междисциплинарные методы в историко-антропологических исследованиях. Изд. 2-е., доп.: уч. пособие для вузов. Екатеринбург, 2008.

Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история. М., 2009.